Истории таверны «Распутный единорог» - Страница 70

— Работы?

— …и мне нужна компенсация. Сейчас.

«Ах, проклятый надменный мальчишка», — подумал Темпус и, не говоря ни слова, звякнул тремя монетами, роняя их. Он был уверен, что ухо Ганса по звуку отличит золото от меди или серебра. Еще он бросил вниз маленький кусок поросячьей кишки, зашитые с одной стороны и раскрытый с другой.

— Ух! — произнес он.

— Мне нужна помощь в том, чтобы вернуть себе кое-что, принадлежащее мне, Темпус. Мой труд, это все. То, что подлежит возврату, мое, я тебе это гарантирую.

— Я помогу тебе сам.

— Нам нужны будут инструменты, лошадь, веревка, силы…

— Идет. Я все запишу, все будет сделано. Ты сделаешь одолжение мне, я тебе. Договор между нами заключен?

— То же сделали он и я. Я хочу, чтобы эта бумага была подписана и передана ясновидящей С'данзо. Хорошо, Темпус. Договорились.

— До полудня. Спокойной ночи. Заложник Теней.

— Спокойной ночи, Человек-Тень. Ты ведь не сказал «Заложник», правда?

— Нет. — Темпус повернулся, пошел назад между строениями по направлению к свету, к менее зловонному месту. Позади него беззвучно исчезли в тени три золотые монеты и маленький пакетика наркотиком, который он уронил.

На следующий день сразу после рассвета Ганс обнял Лунный Цветок и сделал вид, что нашел золотую монету в ее ухе.

— Я искала тебя, а не монету, — сказала она ему.

— Понимаю. Но посмотри, в другом твоем ухе есть еще одна штучка для Мигнариал. Я даю тебе золото, потому что нашел его, а не потому, что ты мне помогла. Сегодня тебе передадут записку для меня.

Лунный Цветок спрятала обе монеты под шалью, в том месте, которое она называла сокровищницей.

— Не хмурься. Мигни получит свою монету. А ты сделаешь кое-что для меня, Ганс, если это что-то я предпочту вместо монеты?

Расслабившись, он с серьезным видом кивнул головой.

— Без вопросов.

— Моя дочь очень молода, и считает тебя очень романтичным человеком. Сделай вид, что она твоя сестра.

— Но ты же не можешь этого по-настоящему хотеть. Цветок Страсти, — сказал он, намекая на то, какого рода детство он пережил. К такому он прибегал редко. — Она дочь моего друга, и я не буду звать ее кузиной. Кроме того, она видела меня… в таком виде. Я, наверное, не смогу больше смотреть ей в глаза.

Она взяла в свои руки его худые беспокойные руки вора, который гордился тем, что никогда не причинял вреда тем, кого обворовывал.

— Увидишь, Ганс, увидишь. Это было божественное колдовство, и не надо этого стесняться. Теперь ты будешь осторожен?

— Буду.

Она внимательно смотрела ему в глаза.

— Но ты уже собираешься его разыскать?

— Собираюсь.

Поклонники самой древней богини Тиба с капюшонами на головах направлялись к своему маленькому храму. Это был их путь. И правительству так было легче держать их под наблюдением, Гансу тоже было легко затесаться между ними. Слегка опустив плечи, немного припадая на одну ногу под скучной коричневой робой — и он уже вовсе не был ловким вором со скользящей походкой.

Служба была скучной, да ему никогда и не нравился запах ладана. От него хотелось чихать и спать одновременно. В той мере, в какой он вообще задумывался о религии, он склонялся больше к вере в полубога Рэндера-Исправителя. Но сейчас он терпеливо наблюдал. Среди почитателей этой богини в Санктуарии были два слепых верующих. У обоих были трости. Хотя только одна из них была белой, человек, стоявший слева, не держал ее в руке.

Ганс считал свою свару с другим вором-убийцей действительно обыкновенной. Покинув своего товарища, убийца-вор ухмыльнулся.

— Пусть тебя возьмет Тиба. — И Лунный Цветок видела эту богиню или, по крайней мере, что-то похожее на ее иконы и амулеты. Здесь у нее было не более сорока почитателей и только этот несчастный храм. Вор воспользовался правой рукой, чтобы отбросить страшную трость, и левой — чтобы вонзить кинжал в свою жертву и использовать трость против Ганса.

Подошло время причастия. Ганс наблюдал, что делают другие. Они смешались в толпе, шум усилился, когда все начали во имя Ее говорить друг другу милые глупые слова с пожеланием мира. Обычный бессмысленный ритуал, «мир» было только словом, а жизнь и ее нужды — совсем другое дело. Ганс смешался с толпой.

— Мира и любви тебе, брат, — сказала женщина из-под капюшона цвета темного вина, ее рука скользнула под робу Ганса и он схватил ее за запястье.

— Мира и более ловких тебе пальцев, сестра, — спокойно произнес он и обошел ее, направляясь к своей цели. Чтобы полностью удостовериться, он сблизился капюшон к капюшону с человеком с белой тростью и с улыбкой сделал бесстыдный, непристойный жест. Капюшон и палка не шелохнулись, вперед была осторожно протянута рука, чтобы ощупать его.

— Пусть Ее мир снизойдет на тебя, брат мой, — сказал слепой высоким голодом, Ганс четко проговорил ответные слова и отвернулся.

— Проклятый подонок, — зашипел на него зелено-красный капюшон. — Бедный слепой Сорад среди нас уже многие годы и никто никогда не делал в его адрес таких отвратительных жестов. Кто ты такой?

— Тот, кто считает, что тот, другой — слепец, вовсе не слепой и не принадлежит к нам, кто прошел проверку, брат. Ты его когда-нибудь раньше видел?

Тот, кто с ним заговорил, грубый, в полосатой робе из Мрсевады, огляделся:

— Ну… нет. Того в перчатках?

— Да. Думаю он их надел, потому что его трость — да, и тебе мира, сестра — свежевыкрашена.

— Ты думаешь, это переодетый охранник? Что он из… дворца?

— Нет. Думаю, что Принцу нет никакого дела до нас. — В последнюю минуту Ганс заменил последнее местоимение и почувствовал гордость за это. Игра типа «я точно такой же, как ты, а он плох» уже несколько раз спасала его в переделках. — Думаю, он все же шпион. Это священник из Рэнке, он считает, что следует закрыть все храмы, кроме славного храма Ваш-Ваши… как его там зовут. Спорим, он шпион.